Тайна серебряной вазы - Страница 33

Тот, кто инсценировал похороны детского трупа, очевидно, забрал и младенца – вместе с треклятым, опасным документом. А пеленочку оставил – в насмешку нам, сыскарям. Пеленочку и шаль предъявим участникам событий рождественской ночи, оказавшимся в ширхановской булочной. Уверен, они подтвердят, что тряпки именно те, которые они видели.

Но это все потом. Сейчас же надо решить, что делать с этим дурнем, если он еще не отдал Богу душу. Пановский взглянул на смотрителя кладбища.

– Отставить! – скомандовал он полицейским.

Те встряхнули уже надоевшее им своей тяжестью тело и утвердили старика на все еще полусогнутых ногах.

Пановский подошел к нему и, заложив правую руку за борт пальто, отчетливо произнес, смотря прямо в бегающие глаза:

– Если вспомнишь, что это был за монах, который тебя и всех нас одурачил, умрешь в своей постели, со словами вечной благодарности за мою милость.

– Это был монах по имени Авель. Кажется, с подворья Благозерского монастыря.

– Кажется или точно?

– Со страху, что от вас натерпелся, и сам уж сомневаюсь. Но ничего другого на память не приходит. Авель монах. Средних лет, высокий, благообразный, достойный.

– Очень благообразный, – прервал его язвительно Пановский, – поленья в гробу хоронит. Кто еще интересовался могилой?

– Были, были еще посетители, – забормотал обомлевший от ужаса смотритель. – Третьего дня или раньше две барышни с господином интересовались. Как раз монах на могиле молился.

– Какие барышни, какой господин, говори толком, – рявкнул Пановский.

– Обычные, в пальто, – вытаращил глаза смотритель.

– Толком, толком говори, – подгонял застывшую мысль кладбищенского служителя Пановский.

– Я и говорю, в пальто, с воротниками. Муфты еще большие, а ботиночки тонкие. Они скользили, а барин их поддерживал. Тоже в пальто. В теплом. Молодой барин. И барышни сосем молодые, бледные только. – И, немного подумав, смотритель добавил: – Одна красивая очень. И пальто у нее коричневое.

– Они разговаривали с монахом?

– Да монах сразу ушел, как нас увидел. Так, постояли сами, помолчали, ни о чем таком не говорили.

О небольшой мзде, полученной от барина за оказанную услугу, он все-таки Пановскому не сообщил.

Когда Пановский убедился, что ничего более толкового, чем сообщение, что барышни были одеты в пальто, – не голыми же им зимой разъезжать, и не в летних платьях, – смотритель сказать не может, он повернулся спиной к старику, сделал знак полицейским и пошел прочь от фальшивой могилы, не слушая затихающие слова благодарности склонившегося чуть ли не до земли смотрителя.

Покинув кладбище, шеф сверхсекретного бюро устремился в морг Обуховской больницы. Ему повезло – удалось застать тех, кто дежурил в ночь с 25 на 26 декабря. Расспросы мало что дали – никаких посторонних предметов при ребенке обнаружено не было. Впрочем, польза от посещения была; сказанное служителями морга подтверждало, что кладбищенский смотритель не ошибся – 26 декабря, рано утром, безжизненное тельце ребенка забрал монах с Благозерского подворья, Авель, чтобы предать его земле. Служителей морга поразило, как бережно обращался монах с мертвым младенцем.

Вернувшись в участок Карла Иваныча Вирхова, шеф сверхсекретного бюро передал следователю пеленку и шаль и приказал вызвать для опознания этих вещей известных ему свидетелей. Пановский дождался доктора Коровкина и управляющего Вострякова, которые подтвердили, что шаль и пеленка – те самые, что были на младенце в роковую ночь.

Потом Пановский сел в коляску и поехал в свою контору. Весь путь он проделал молча, пытаясь выработать план дальнейших действий. Завтра с утра ему предстоял визит на подворье Благозерского монастыря. Русская святая братия требует особого подхода и обхождения. При всей своей непорочности святые отцы всегда себе на уме и иной раз – может быть, и из высших соображений – не идут навстречу пожеланиям светской власти, избегают оказывать ей содействие.

Шеф сверхсекретного бюро собирался послать человека в ближайший ресторан за бутылкой красного вина и закуской – и в тишине и тепле разработать подробный план на завтрашний день.

Но, подъезжая к зданию с вывеской польского торгового представительства, господин Пановский не догадывался, что через несколько минут ему будет нанесен сильнейший моральный удар.

В приемной на краешке стула сидел агент Сэртэ. В руках он держал несколько листов исписанной бумаги.

– Что такое?

Пановский остановился в недоумении, взглянув на агента, – сегодня в три часа пополудни тот сменился со своего поста в особняке князя Ордынского.

Агент вскочил, вытянулся по швам и доложил:

– Господин Пановский, примите рапорт о происшествии в особняке князя Ордынского. – Пройдите в мой кабинет, – холодно сказал Пановский и покинул приемную. Закрыв за собой дверь кабинета, агент приступил к сути дела:

– Здесь, в рапорте, все подробно изложено. Дежурство проходило спокойно. Сегодня около полудня у ворот остановилась коляска с двумя барышнями – по виду гимназистками, может, чуть старше. Я подошел спросить, что им надо, и в разговоре упомянул о попугае, оставшемся в доме. Одна из барышень выразила желание забрать птицу. – Я проводил ее в кабинет, она взяла клетку с попугаем и вышла из дома. В кабинете все оставалось так, как всегда. Однако перед окончанием дежурства я поднялся на второй этаж и в кабинете князя обнаружил пропажу – исчезла икона, та, что висела позади письменного стола. Обычная, образ Божьей матери с младенцем.

Пановский смотрел на говорящего агента с недоумением.