Тайна серебряной вазы - Страница 50

Видя замешательство гостей, Озаровская пояснила:

– Так мы между собой называем Сапожникова, нашего сотрудника. Он один может успокоить Дмитрия Ивановича. Милый человек... Признаюсь, я когда поступила сюда на службу, Дмитрия Ивановича боялась, загляну в его кабинет тихо – сидит грозный, в клубах папиросного дыма, на стенах, на столах, на полу книги и инструменты – ни дать ни взять, Параде лье...

– Вы смелая женщина, – искренне восхитилась Елизавета Викентьевна, – как вы решились служить на научном поприще?

– Пока не знаю, окончательно мое решение или нет. Впрочем, сейчас Дмитрий Иванович принял на службу в Палату еще несколько женщин, все они прекрасно справляются со счетной работой.

– Эмансипация! Я, например, не хотел бы, чтобы в моей лаборатории появились женщины, им не место среди реактивов, да и вредно это, – высказал свое мнение по женскому вопросу и профессор Муромцев. – А как вам удается ладить с Дмитрием Ивановичем – характер-то у него не сахар!

– Ладим, ладим, – Озаровская ослепительно улыбнулась, – нам теперь даже нравится, когда он нас хвалит: «Хорошо посчитали, справились... Сразу видно – голова у вас не редькой».

Барышни фыркнули, лицо Николая Николаевича озарилось широкой понимающей улыбкой.

– Присутствие сотрудниц в Палате вынуждает Дмитрия Ивановича быть деликатным.

– Помнишь, Олечка, про собаку? – лукаво улыбнулась Анна Ивановна.

– О, это было великолепно! Мы потом полдня смеялись. – Озаровская напустила на себя важный вид и стала с помощью мимики и голоса изображать Менделеева. – Заходит он как-то к нам с новым сотрудником и говорит ему: «Если вам надо что-либо вычислить по формулам Чебышева, вы обращайтесь к барышням, к барышням, они на этом уж.... – тут он замялся, как бы подбирая слова, – они на этом собачку скушали!» Видно, слова «собаку съели» показались ему чересчур грубыми для таких деликатных существ, как мы...

– У вас блестящий артистический дар, – признал восхищенно профессор Муромцев. – Очень похоже. Вы созданы для сцены.

– Благодарю вас, – прищурила смешливые глаза Озаровская, – я подумаю.

– А чем, милая Елизавета Викентьевна, занимаются ваши чудесные девочки?

Анна Ивановна ласково взглянула на слегка засмущавшихся девушек.

– Брунгильда показывает хорошие успехи в музыке, собирается стать виртуозкой, много работает за инструментом, – горделиво ответила Елизавета Викентьевна, – а Машенька еще не решила, чем заняться, в раздумье.

– Не собирается ли на Бестужевские курсы? – Теплый взгляд Озаровской обратился к младшей дочери профессора: – Вы не интересуетесь науками?

– У меня нет таланта, – огорченно сообщила Мура, понимая, что нельзя к серьезным занятиям наукой отнести ее опыты с падающими вниз маслом бутербродами.

– А есть ли у барышень женихи? – лукаво поинтересовалась хозяйка.

– Официально никто еще не просил руки, – Елизавета Викентьевна охотно поддержала разговор, принимающий интересный оборот, – мала еще Маша, а вот Брунгильда привлекает внимание поклонников. А ваша Любочка обручена ли уже?

– Еще нет, – вздохнула хозяйка, – но, кажется, я знаю, за кого она выйдет замуж. Внук Бекетовых, Александр, часто бывает в нашем доме, да и летом из Шахматова в Боблово к нам чуть не каждый день жалует...

– Полагаю, тема не для мужских ушей, – воскликнул профессор Муромцев, чувствуя, что есть повод встать из-за стола. – Вы не будете возражать, Анна Ивановна, если я пойду засвидетельствую свое почтение Дмитрию Ивановичу?

– Разумеется, не возражаю, дорогой Николай Николаевич, и у нас будет возможность посплетничать, а то вы нас стесняете.

Николай Николаевич шутливо погрозил всем пальцем и вышел из гостиной.

«Но я не создан для блаженства, ему чужда душа моя, напрасны ваши совершенства...» – пропел он, удаляясь в коридор, который вел к кабинету Менделеева.

Женщины рассмеялись и продолжили разговор, правда, уже на другую тему.

– Я беспокоюсь за мужа – поделилась своей тайной тревогой Анна Ивановна. – Теряет зрение. Почти ничего не видит, не расстается с сильной лупой. Как дальше будет? Ему и писать надо, и читать, и все своими глазами видеть.

– Что говорят доктора? – участливо спросила Елизавета Викентьевна.

– Ничего утешительного, – с грустью ответила Анна Ивановна, – прогнозов хороших не дают. Правда, нам сказали, что в Военно-медицинской академии есть блестящий специалист, который может провести операцию. Но боязно. А вдруг совсем ослепнет? Опасно, да и не согласится он, я думаю...

– Как бы я хотела увидеть Дмитрия Ивановича, – воскликнула Мура, внимательно слушавшая разговор старших, пока Брунгильда с Ольгой говорили вполголоса о своих театральных впечатлениях. – Выйдет ли он к нам?

– Да вот Дмитрий Иванович, похоже, идет. – В наступившей на минуту тишине ясно слышались звуки приближающихся веселых мужских голосов. – Не бойтесь, – улыбнулась Анна Ивановна Муре, – он не страшный.

В дверях показался Николай Николаевич Муромцев, а чуть позади Дмитрий Иванович, придерживаемый под локоть длиннолицым брюнетом лет тридцати. Худощавый, глаза навыкате, движения замедленные, верно, это и есть Сапожников – «валерьяновые капли» – догадались Муромцевы. Брунгильда машинально выпрямила и без того натянутую, как струна, спину, изящно повела точеным подбородком в сторону «валерьяновых капель».

Внимание Муры было обращено только на Дмитрия Ивановича – большой, рослый, плечи чуть приподняты, в правой руке он нес стеклянную шкатулку с папиросными принадлежностями, левой жестикулировал, продолжая начатый ранее разговор. Крупное лепное лицо, обрамленное пышными каштановыми с проседью волосами, длинная седая борода, мощные надбровные дуги при отсутствии бровей... Саваоф, или Зевс, определила для себя Мура.