Тайна серебряной вазы - Страница 44

– Мамочка, я, пожалуй, пойду, полчасика полежу – у меня голова закружилась, – грустным голосом пожаловалась Елизавете Викентьевне Мура.

– Конечно, дорогая, полежи, – согласилась Елизавета Викентьевна, помнившая, что у нее в таком же юном возрасте были неожиданные приступы головокружения и мигрени.

Мура вышла из столовой, Брунгильда последовала за ней, но повернула в гостиную, к роялю.

К приезду Клима Кирилловича барышни были полностью готовы и в изящных неярких шерстяных платьях серо-синих тонов выглядели скромно и мило.

Просторные, светлые залы Академии художеств стали неузнаваемы. Перегородки разделили громадные помещения на маленькие комнатки и галерейки, все стены, переборки и даже потолки устроители выставки задрапировали коленкором и сукном: ярко-синим, темно-зеленым, красным и совершенно черным. Помимо картин, здесь же размещались и скульптуры, и экзотические растения, артистическая мебель и даже посуда. Желающих осмотреть широко афишированную выставку превеликое оказалось множество.

Брунгильда среди эффектных дам – в платьях, туго обтягивающих их прекрасные формы, в огромных шляпах с полями и гигантскими страусовыми перьями – отнюдь не чувствовала себя затерянной. Боковым зрением она видела, как останавливаются на ней заинтересованные взгляды не только молодых людей, но и степенных мужчин в черных и серых сюртуках, беспокойных газетчиков в клетчатых пиджаках и, уж конечно, офицеров, к сожалению, немногочисленных в собрании.

Среди картин Брунгильда особо выделила работы Константина Сомова – «Остров любви», «На даче», «Летний вечер».

Мура восхищалась старшей сестрой, Муре казалось невозможным, невероятным, что и она сама Когда-нибудь может стать такой же необыкновенной женщиной, как Брунгильда или дамы в этом зале. На время она забыла неприятности с перчатками и попугаем. Из картин ей нравились все: и Константин Сомов, и серия петергофских видов Александра Бенуа, и живописные панно Константина Коровина, и, особенно, выполненные Михаилом Нестеровым эскизы росписи церкви в Абастумане.

А Клим Кириллович наслаждался обществом хорошеньких барышень Муромцевых и радовался их разрумянившимся личикам и праздничному настроению. Ему очень понравился ясный и простосердечный портрет детей, имя художника – Валентин Серов – он запомнил.

Счастливая троица пребывала в приподнятом настроении. Брунгильда почувствовала себя утомленной и попросила Клима Кирилловича проводить их к мягким банкеткам посереди одной из зал.

Но до вожделенной банкетки они не дошли, их внимание привлекли еще две необычные картины. На одной из них море цветов и листьев затопило всю поверхность холста, сине-лиловые и зеленые мазки на темно-синем фоне вечернего неба образовывали куст сирени. Клим Кириллович попытался подойти поближе, чтобы прочесть фамилию художника. И тут какой-то посетитель, в темно-сером пиджаке, высокий, с темными волосами почти до плеч и с бородкой, шагнул назад и слегка задел локтем доктора Коровкина.

– Ах, Бога ради, простите. – Посетитель скользнул взглядом по барышням, обратившись к доктору: – Простите мне мою неловкость.

– Да-да, ничего страшного, – любезно успокоил огорченного господина доктор. – Созерцание хорошей картины заставляет забывать обо всем на свете.

– Вы очень добры, – высокий господин поклонился, – позвольте представиться. Зовут меня Андрей Григорьевич. Я архитектор. Строил в провинции. Сейчас приехал на Рождество в столицу, чтобы повидаться со своими друзьями. Они меня и пригласили на выставку.

– Доктор Коровкин, Клим Кириллович. – Мужчины обменялись рукопожатием. – Мои спутницы, дочери профессора Муромцева, Брунгильда Николаевна и Мария Николаевна.

Барышни приветливо улыбнулись, Брунгильда слегка наклонилась вперед, при этом ее плечи оставались прямыми, а голову она продолжала держать высоко. Мура повторила поклон сестры, постаравшись сделать это как можно изящнее.

– Здесь много чудесных картин, – Брунгильда грациозно повернула головку в сторону архитектора. – Кто автор этих замечательных пейзажей?

– Михаил Врубель, «Сирень» и «К ночи». У художников «Мира искусства» удивительно тонкое художественное чутье. А сколько выдумки в убранстве залов, как усиливается эффект восприятия картин, – сказал новый знакомец. – Жаль, что уже лет двадцать не выставляются картины Куинджи. Среди них есть поразительные, запечатлевшие нашу суровую северную природу. Например, «Ладожское озеро» – тончайшие сочетания прозрачно-переливчатых тонов, они передают и движение воздуха, и таяние снега. Сквозь воду просвечивают – хоть рукой пощупай! – камни.

– Не возражаете, Андрей Григорьевич? – Доктор, поддерживая барышень под руки», повел их к кадке с пальмой, возле которой располагались мягкие банкетки. Однако садиться никто не стал, даже утомленная Брунгильда.

Мура заметила, что высокий блондин с удивительно красивыми глазами, бесцеремонно улыбаясь, рассматривает их в упор

– Брунгильда, ты видишь? – шепотом спросила она сестру, не поворачиваясь к ней.

– Да, вижу, – ответила Брунгильда. – Он давно не сводит с меня глаз.

Мура вновь взглянула на незнакомца. Тот оставил своих собеседников и направлялся к ним! Вернее, к мужчинам. Выражение его лица становилось все более радушным, он раскинул руки:

– Андрей Григорьевич! Какими судьбами! Извините, что я вторгаюсь в вашу компанию. Рад, искренне рад вас видеть.

– Здравствуйте, Илья Михайлович, – сдержанно приветствовал его архитектор. – Давно мы не видались. Как поживает ваша супруга?