Тайна серебряной вазы - Страница 45

– О, вы же не знаете, – Илья Михайлович согнал с лица улыбку и скользнул быстрым взглядом по барышням, – супруга моя погибла, более двух лет назад, несчастный случай.

– Прошу прощения, – архитектор поклонился, – я этого не знал. Примите мои соболезнования.

– Дорогой Андрей Григорьевич, не представите ли вы меня вашим спутникам? – попросил красивый молодой человек, выдержав положенную скорби паузу.

Архитектор неохотно повернулся к доктору.

– Извините, Бога ради, знакомьтесь – мой давний знакомый по парижской жизни Илья Михайлович Холомков.

– Доктор Коровкин, Клим Кириллович, – назвал себя Клим Кириллович. —

А рядом со мной дочь профессора Муромцева, Брунгильда Николаевна.

– Позвольте вашу ручку, – склонился Холомков, – рад был бы припасть и к вашим ногам.

Брунгильда надменно взглянула на Илью Михайловича и протянула ему тонкую руку в перчатке. Она заметила некоторую холодность архитектора в обращении с Холомковым, а свое необъяснимое волнение пыталась скрыть за непробиваемой броней достоинства.

– Волшебное имя! – сказал Холомков мечтательно, скользнув губами по изящной ручке Брунгильды, и вновь прямо взглянул в ее глаза.

Она торопливо сказала:

– Моя сестра Мария.

Холомков перевел взгляд, улыбнулся – юная девушка, почти подросток, смотрела на него, как зачарованная. Он протянул руку ладонью вверх, и она смущенно подала ему свою.

Холомков склонился над муриной рукой, быстро поцеловал ее и вскинул голову.

– Какие у вас необычные духи, – он интригующе взглянул на покрасневшую Муру, – есть в них нечто экзотическое. – И неожиданно перехватил другую ее руку. – Какие приятные духи, но почему такие разные?

Взгляд красавца стал напряженным. Зачем он принюхивается? Ни Мура, ни Брунгильда не злоупотребляют духами, легкая цветочная вода и все, правда, у нее жасмин, а у Брунгильды розовая вода. Мура испугалась.

Тем временем Брунгильда томно подняла ресницы и спокойно промурлыкала:

– Флакончики для туалетной воды так похожи, нет ничего странного, если Мария перепутала их.

– Тонкое замечание. Рад знакомству, искренне рад. – Илья Михайлович легко поклонился. – Друг мой, Андрей Григорьевич, чем вы сейчас занимаетесь, что строите?

– Прибыл из провинции в столицу, чтобы решить этот вопрос. Провинция наша бедна, надеюсь найти заказчиков в Петербурге. А чем занимаетесь вы?

– В данный момент, – Холомков провел красивой холеной рукой по своим пышным золотым волосам и взглянул на Брунгильду, которая одновременно ласково улыбалась и напряженно молчавшему доктору Коровкину, и насмешливо наблюдавшему за затянувшейся сценой знакомства Андрею Григорьевичу, – нахожусь в отпуске. После непрерывной нелегкой службы. Покойная княгиня Свияжская рекомендовала меня в секретари князю Ордынскому.

– Ах, вот оно что, я что-то слышал, теперь припоминаю, – без всякого интереса отреагировал архитектор.

– А вы, господин Коровкин, не имели удовольствия быть знакомым с князем? – обратился к слегка насупившемуся доктору Холомков.

– Он затворником жил, как говорят, – Клим Кириллович пытался быть любезным. – А скажите, почему он скрывался от общества? Вы должны знать.

– Чудак, истинный чудак, хотя и порядочное чудовище. Видели б вы его! Суров, немногословен, глаза прожигают насквозь. Лишнее слово боязно при нем сказать. Расспросов не любил.

Мура сиплым голосом спросила, облизнув губы:

– А жена, жена была у него? Вы видели ее?

– Не поверите, сударыня, – галантно склонился перед ней Илья Михайлович, – княгиня была, жила в том же особняке, но увидел я ее всего один раз после смерти князя.

– И какая, какая она? Правда ли, что она гречанка?

– Гречанка? – переспросил Холомков. – Не знаю. Может быть. Да, вполне возможно, – сказал он после краткого раздумья. – А какая она? Необыкновенная! Описать ее красоту невозможно, слов, равных этой прелести, не существует. Впрочем, в вас есть что-то от нее. Брови такие же соболиные...

Клим Кириллович сделал шаг вперед, собираясь остановить зарвавшегося красавчика, но не успел произнести ни слова.

– Илья Михайлович, – архитектор, увидев, что Мура побледнела и закусила губу, резко оборвал развязного молодчика, – не смущайте наших академических барышень, знаем, вы великий мастер...

– Простите, – встряхнулся Холомков и, рассмеялся, – увлекся, все было так необычно – и моя служба у князя, и его дом, и скрываемая княгиня... Правда, слегка повредившаяся умом.

– С чего вы взяли, что она повредилась умом? – сердито спросил доктор, явно раздраженный бесцеремонным поведением Холомкова.

– Не сердитесь, доктор, – обезоруживающе улыбнулся Илья Михайлович, – я выразился неделикатно, но не могу квалифицировать по-другому ее поступки. Бродит по пустому дому, ищет своего украденного ребенка. А ребенка-то никакого нет и не было.

Мура схватила за руку Брунгильду.

– А... а... а... простите... вдруг его, действительно, украли? Вы не заявляли в полицию?

– Конечно, нет, не заявлял, – ответил с досадой Холомков. – А почему, милая барышня, вас так это интересует?

– О князе много писали в газетах, его имя на слуху, – холодно ответил вместо растерявшейся Муры Клим Кириллович. – А чем он занимался в последние годы? Он же был потомственным военным, кавалером нескольких орденов, отличился на двух войнах, награжден золотой саблей за храбрость.

– Все военные подвиги в прошлом. А последнее время князь все переписывался с Обществом любителей древностей, «Слово о полку Игореве» изучал вдоль и поперек. Раритеты заплесневелые собирал. Историков всех ругал шарлатанами. Много несуразного рассказывал. Например, о том, что Валаамский монастырь наш основан самим апостолом Андреем. Может ли такое быть?